 В Российской истории существует интереснейший пласт социально-экономических отношений в сфере деятельности двух взаимосвязанных между собой социальных групп. С одной стороны – это старообрядческие общины различных согласий. С другой – офени, в нашем случае офени-иконщики, имевшие взаимовыгодные экономические связи в среде старообрядцев. Обслуживание старообрядческого благочестия, в том числе и за пределами Российской империи, породило специфическую форму торговых отношений, скрытых от официальной государственной бюрократической машины. Поскольку основным компонентом этой торговли являлась икона, необходим был и особый тип юрких, оборотистых посредников между иконописцами-подстаринщиками и старообрядческой средой. Этот тип – офеня-старинщик и офеня-иконщик и будут являться объектом исследования данной статьи.
Прежде всего, в офенстве мы сталкиваемся с особым типом социального поведения – странничеством. Эта черта бросалась в глаза многим наблюдателям, которые отмечали, что, несмотря на трудности промысла, офени были «неисправимые, закоренелые скитальцы, у которых бродяжничество вошло в плоть и кровь, обратилось в органическую потребность». «Вся жизнь офеней – есть скитание по чужим домам и дорогам». По наблюдению Ф. Броделя, тип торговца-разносчика всегда распространялся там, где в рыночной экономике наблюдались «пустоты», то есть отсутствие развитых механизмов торговли. Заполняя эти «пустоты», торговцы-разносчики в XVII-XVIII вв. появились повсюду, и везде им сопутствовал длинный ряд названий: во Франции их называли colporteur, в Англии – hawker, на болгарском языке их название звучало от турецкого – серьги – это сергиджия, то же и на сербохорватском – торбор (от турецкого – торба – мешок). Этот ряд баз труда продолжается относительно России: ходебщики, кантюжники, картинщики, коробейники, книгоноши, фарисеи, масыки, обестильники, наконец, офени, офени-иконщики, офени-старинщики.
В этом перечне видно, что у офеней-иконщиков было много собратьев по ремеслу: продавали не только иконы. Но сразу необходимо выделить, что очевидно только в России ремесло торговца в разнос было так тесно связано с иконным делом и народной религиозной жизнью. Эта связь способствовала установлению для торговцев особых прозвищ, особые обычаи, культуру поведения, тип внешности и даже свой арготический язык.
Набор прозвищ офеней-иконщиков – веское доказательство не только необъятной торговой географии. В наборе прозвищ скрывалась и особая иерархия. Н.А. Трохимовский, проживший среди офеней около года, услышал от них два основных прозвища: «мазыки» и «боготаскатели». «Мазыками», по его объяснению, народ называл как самих иконников, так и торговцев иконами: от сочетания «мазать иконы». Это прозвище, кроме того, может указывать и на тесную связь мастера и торговца. «Боготаскателями» называли тех офеней, которые занимались исключительно заказами икон в Палехе, Мстере и Холуе и их перепродажей. Отсюда, будучи включенными в систему «мастер – заказчик», офени - «боготаскатели» регулировали развитие иконного дела относительно разных видов благочестия. Они проникали везде и, без сомнения, были осведомлены, что, например, староверы «австрийского священства» и «преображенского согласия» почитали образы «под Новгород» и «под Москву», а староверы «Спасова согласия» и «поморцы» особо почитали образы «под северные» или «под строгановские» «письма». Таким образом, сама техника офенской торговли выступала в тесной связи с религиозной жизнью народа.
Надо сказать, что правила поведения, обычаи и арготический язык офеней-иконщиков – это условие и следствие полулегального распространения суздальских икон среди староверов. Иконы, провозимые офенями, как правило, не отличались особой изощренностью стиля и качества работы, но с другой стороны, дешево продавать их также не было смысла. Поэтому офени, как правило, заранее выбирали и готовили свой будущий «сегмент рынка», ориентируясь на запросы и интересы той группы населения, куда они отправлялись. Неоднократно отмечалось, что проездные документы и бумагу на право торговли, офеня оформлял на небольшую партию недорогих, расхожих икон официального, одобренного Священным Синодом, Никонианского благочестия, что обходилось дешевле и не вызывало подозрений у полиции. Тогда как на Севере, за Уралом и в европейских погостах, пользовалась спросом икона старообрядческого, дониконианского благочестия, торговля которыми официально была запрещена. Поэтому офеня мог вести с собой 15-20 икон новоправославных и 150-200 старообрядческих, ориентируясь опять же на особенности староверческого «согласия». Иногда партии икон могли исчисляться сотнями и даже тысячами.
В повседневной жизни офени воспринимались замкнутой кастой и выдерживали «остраненную» линию поведения. В 1843 году «Владимирские губернские ведомости» сообщали, что в Суздальском округе «живут и отсюда расходятся по всем краям России деятельные и ловкие промышленники, известные везде под именем офеней. Эти мелочные торговцы составляют какую-то особую промышленную касту, имеют даже свой разговорный язык искусственно ли составленный или сохранившийся у них от древних поколений» . В это же время В.П. Безобразов отмечает, что «особый язык, которым славятся офени, придает им некоторый оттенок таинственности, загадочности и сектаторской замкнутости и весьма характеризует ту степень коммерческого развития, к которой принадлежит офенство».
«Арго», как условно-профессиональный язык офеней-иконщиков, «иногда применяется дома, в кругу родных». Видимо, лишь в этом аспекте можно говорить об «отстраненности» офеней. Вряд ли данный язык мог применяться офенями в традиционных выкриках разносчиков, которые служили знаками устной рекламы и которые «выполняли ту же функцию, что и вывески магазинов, лавок и ремесленных мастерских». Однако полулегальное распространение староверческих суздальских икон практически исключало какое-либо их рекламирование.
Можно предположить, что основное назначение арготического языка офеней-иконщиков – засекречивание в процессе торговли старообрядческими образами: эта торговля приравнивалась официальными властями к пропаганде раскола. Арго мог быть как устным, так и письменным. Известно, что для деловой переписки староверы применяли три тайных языка: «тарабарский», «офенский» и «иносказательный». По П. И. Мельникову, в первом языке заменяли только согласные. О втором он пишет: «Это язык владимирских ходебщиков, которые ходят от Кяхты до Варшавы… Язык этот подобно языку петербургских мазуриков, приволжских прахов и т. п. – искусственный: слова придуманы». В иносказательном же языке каждое слово имело не прямое, а условное значение.
В случае ходебщиков не исключена и комбинация всех трех языков, хотя, по наблюдениям очевидцев, офенский язык употребляется преимущественно в устных разговорах. Так, например, фраза «образа по селам идут, глядишь, и много продашь на одном базаре и по домам товаришка побирают» на жаргоне торговцев звучала: «стоды по турлам хлят и скенна пропулиш на сном ошаре, и по рымам шиваришка побиривут». О том, что все это засекречивание было связано со старообрядческой культурой, можно судить по характеристикам офеней в столичной прессе. Журнал «Изограф» в 1885 году писал, что офени «эксплуатируют» крестьянское население: они «распространяют массами иконы старообрядческих изделий», т. е. те бесконтрольные «холуйские и суздальские письма», которые «не могут быть достойны православия», они «сеют смуту».
Между тем торговля суздальскими иконами оказалась системой, в высшей степени способной к адаптации. Строгости государственного и церковного надзора, а также контрабанда через границы империи в сторону старообрядческих поселений были не единственными стимулами ее совершенствования. Побочным стимулом было плутовство, воровство и скупка краденого, которые в определенных аспектах староверческой этики не воспринимались как девиантности. В этом нас убеждает уникальный социально-психологический тип в мире православной иконной торговли – офеня-старинщик.
Офени-старинщики издавна были связаны со старообрядческим собирательством икон, но более они стали появляться во второй половине XIX в. в связи с нарастающей в императорской России волной «икономании» – «открытием» русской иконы в верхних слоях культуры, началом коллекционирования древнерусской живописи, наконец, с развитием необыкновенно сложной и запутанной структуры иконного рынка. Продавая дешевые «суздальские письма», старинщики выменивали старинные иконы, богослужебные книги, предметы старинной утвари, которые затем сбывали столичным и провинциальным антикварам и любителям старины, в основном старообрядцам. «Офени-старинщики занимаются продажей и покупкой старинных вещей; их число, благодаря развивающейся в обществе любви к археологии и старине, заметно возрастает. Вся эта «старина» сбывается офенями в Мстере купцу Мумрикову, который ведет сношения с Москвой. Благодаря своему невежеству офени ведут антикварную торговлю совершенно наугад, чем, конечно, злоупотребляют скупщики «старины».
На первый взгляд в мифологизированном и утопическом мире староверов старинщику была отведена благочестивая роль. Как собиратель «старины», старых икон, он являл собой помощника «накопления благодати», ее «сосредоточения» в замкнутый мир староверческих молелен и церквей. Однако известно, что благочестие торговца всегда находилось в сложных отношениях с религиозной этикой спасения. И это несмотря на то, что многие набожные русские купцы еще в конце XIX в. ставили на своих деловых бумагах в верхних уголках буквы «Г» и «Б», что означало «Господи благослови». Слова Иоанна Златоуста, что «ремесло купца неугодно Богу», не все знали в русской деревне. Между тем, в ней же говорили: «Офеня домой, а икона с полки долой» , – имея в виду плутовство торговцев и их быстро разрушающиеся суздальские фольговые иконки, которые крестьяне часто получали взамен старых и ценных образов. «Офени в Мстере покупали фольговые иконы в киотах и обменивали их на старинные». Неслучайно офеней порой называли «обестильниками» (то есть плутами) и «семиверными» - в связи с продажей тех самых «адописных» икон, о которых автор неоднократно писал в статьях предыдущих сборников.
К середине XIX в. в офенской среде образуются целые торговые фирмы (Юсова, Туманова и др.) во главе с хозяином, на которого работают подрядчики и обыкновенные работники-ходебщики. Элементы быта офеней интересно отражали, с одной стороны, психологию бродячего деревенского купца, с другой – социальный статус каждого из них. Хвастовство, стремление выделиться и показать в себе человека, повидавшего мир, – все это общие черты бродячего торговца, жизнь которого есть «скитание по чужим домам и дорогам», и который напрягает «все свои умственные силы на плутни или на защиту от плутней».
В своей многотрудной деятельности офени-старинщики располагались внутри пучка сложных связей и взаимозависимостей. Выше офеней стояли иконописцы-старинщики и реставраторы, еще выше – известные собиратели, еще выше – титулованные особы. Так, например, посредником между иконным миром и императорским двором выступал в свое время известный знаток русской старины и меценат князь А.А. Ширинский-Шихматов, возглавивший в 1913 году специальную комиссию по наблюдению за реставрацией Успенского собора Московского Кремля. Через него мастерская братьев М.О. и Г.О. Чириковых поставляла древние иконы для императорской фамилии, многие из которых приобретались у офеней.
Связи иконописцев-старинщиков с офенями-старинщиками – еще один повод за то, чтобы не рассматривать последних как второстепенных лиц. Иконники-старинщики скупали у офеней старые иконы возами, а с появлением железных дорог они же поджидали их у вагонов, «чтобы купить товар без конкуренции». П.И. Юкин вспоминал, что мстерский старинщик А.М. Цепков скупал у офеней иконы возами в надежде, что среди 40–50 икон окажется 10–12 старых и ценных. После расчистки иконы дорого продавали крупным коллекционерам – Харитоненко, Морозову, Рябушинскому и другим.
«Антикварная» реставрация и подделка старинных образов вдохновляла их добывание. Как то, так и другое структурировало зону темных дел иконного мира, в которой не так трудно было столкнуться с преступлением. Часто для заполнения рынка старых образов иконописцы-подстаринщики путем искусной подделки изготавливали из одной старинной иконы – две. Иконник-старинщик спиливал со старинного образа тонкий слой доски с изображением, который он переносил на другую старую доску. Затем он делал на залевкашенной паволоке новую копию с имитацией кракелюр, «следов времени», и т. д. Наклеивая ее на старую основу, он тем самым придавал иконе ложный знаковый статус «обмоленного» древнего образа, в котором одни из его заказчиков хотели видеть «особую благодать», другие – антикварную редкость. То, что в реальности эти операции квалифицировались властями как подлог и преступление, поясняет возбужденное в 1915 году уголовное дело против иконописца-старинщика Е.И. Брягина и священника сельской церкви за покупку и подмену старых икон. Именно «в Мстере производилась классификация, чинка и отбор наудачу набранных досок, и отсюда шли они на ярмарку, в магазины или прямо к старообрядцам в молельни».
В заключении статьи можно сказать, что у подобных подлогов был глубокий внутренний подтекст: их изначальный стимул – старообрядческое «спасение» старой иконы в «безблагодатном миру», стремление староверов «сконцентрировать святость» в ограниченном пространстве своих моленных и церквей. Средневековые структуры сознания здесь интересно преломились в опыте нового времени.
П.С. Дубровский, С.П. Дубровский, г. Шуя
На фото: Картина "Мстёрский офеня". Художник С.С.Пирожков,2006 г. |
