ЖИЛИ ПРОСТО:

 НАБРОСОК К ПОРТРЕТУ

 ...Новобрачные шли по первому запоздавшему ноябрьскому снегу и смеялись, вспоминая как Миронов — председатель Мстёрского поссовета, забывшись, по обычаю спросил невесту:

 — Вы фамилию мужа будете брать или свою оставите?

 И тут же спохватился:

 — Извините. У вас как-то необычно.

Действительно, многое было необычным в тот предзимний месяц 1948 года: Валентина Кирикова выходила замуж за Михаила Кирикова. Мало того. что молодожены были однофамильцами и соседями, они на долгие годы дали досужую тему «для завалинки» мстёрским кумушкам своим «неравным браком».

 ...Валентина Николаевна потчует меня чаем с «царским вареньем», ворошит в печке угли н тихонько вспоминает, словно напевая:

 — Хорошо мы жизнь прожили. А брак у нас по правде был «неравным». Мне тогда, в сорок восьмом, было двадцать три года, а Мише уже сорок шестой шёл. Но нет, не так, совсем не так. как на картине Пукирева... Миша у меня был стройный, молодой, красивый. Хоть и возраст. Я и не ощущала всю жизнь этой разницы. Мы никогда ни в чём не расходились. А самое главное — жили просто. Люди от роскоши не могут друг с другом поладить, а мы жили всю жизнь на одну зарплату. Миша и замом и председателем правления «Пролетарского искусства» с 1953 по 1964 годы был... Сейчас вон думают, что если денег побольше накопишь да мебелью побогаче обставишься, так и счастье придет. Нет, счастье оно в чем-то в другом. Мы никогда к богатству не стремились, у нас все просто, а хорошо жизнь прожили. Хорошо. Миша все годы драмкружком руководил, пока не слег, сам играл. Детей вырастили, внучки приезжают погостить, снохи хорошие попались... 

 Михаил Иосифович, отдохнув и услышав наши голоса в горнице, спрашивает из своей комнаты:

 — Валя, а ты Васину «Троицу» показала?

 Фотографию, где удивительная копия рублевской «Троицы» (признанная экспертами лучшей копией века) снята рядом с подлинником, Валентина Михайловна приносит вместе с другими снимками, выставочными проспектами, рекламными плакатами. Это — память о брате Михаила Иосифовича Василии, одном из крупнейших советских реставраторов.

 С богатой многоцветной афиши, какие во множестве красовались по московским рекламным щитам в начале 1973 года, смотрит на вас, задорно обернувшись, знаменитая Саския, а красивым шрифтом вместо «Рембрандт» неожиданно набрано: «Кириков Василий Осипович».

 Выставка, где уникальные по исполнению копии шедевров мировой живописи соседствовали с поэтическими пейзажами, написанными в большинстве на Таре в Черноморье под Мстёрой, — удалась. Газеты писали: «Когда знаменитые ученые увидели рядом две «Троицы», они долго не могли определить, где копия, а где оригинал. В конце концов ошиблись!»

 ...Отчества братьев Василия и Михаила Кириковых дьяк Мстёрской церкви в начале века записал в книгу почему-то не одинаково. Так и в паспорта потом попало: Василий — Осипович, а Михаил — Иосифович.

 Два брата. Прожили они один во Мстёре, другой в Москве внешне скромную, но удивительно богатую жизнь, и остается только удивляться, что их имена в наших краях мало известны. Да и только ли в наших...

 Писатель Леонид Леонов сетовал в «Правде», побывав на выставке работ Василия Осиповича Кирикова: «По вине нашего нелюбопытства этот большой мастер и скромный труженик за весь полувековой рабочий путь лишь вторично появляется на выставочных стендах. Меж тем ему обязаны наши музеи возвращением к жизни многих первоклассных сокровищ нашего средневековья».

 Московские искусствоведы «по вине своего нелюбопытства» не знают народных истоков. а мы-то, — мстеряне, вязниковцы, владимирцы... по чьей вине мы упорно забываем своих хороших земляков? 

 ...Испокон веков во Мстёре писали иконы. И по давнему канону византийскому, и по местному катехизису, когда у Владимирской богородицы глаза рисовались голубыми, а у богородицы «всех скорбящих» — с зеленоватым отливом. Писали и такую «отсебятину» (какой там канон, одно богохульство получалось), что продавать запрещали. Вообще, иконописцы особым боголепием никогда не отличались.

 Михаил Иосифович улыбнулся, вспомнив на эту тему курьезный случай из детства; как-то в церковно-приходской школе юные потомственные иконописцы прибили батюшке галоши огромными гвоздями к полу. Вот шуму-то было.

 — Я уж сейчас не помню чего мы так разбаловались, но «тропари двенадцати праздников» он нас зубрить заставлял исправно. До сих пор расскажу. А ведь 70 лет с тех пор прошло.

 Все в роду Кириковых были иконописцами. Дед — Феоктист Осипович долгую жизнь прожил: семи месяцев не дожил до своего столетнего юбилея. Писал он в мастерской Янцова и был очень крупным живописцем Мстёры, с хорошей самостоятельной работой.

 Всю иконописную продукцию тогда делили на пять сортов: первые два — ученические, а вот третий считался уже высшим сортом. Тут и по фантазии надо было писать н копировать из строгановского альбома древней живописи. В конце XIX века появились еще четвертый и пятый сорта, когда на доске рисовались только лик и руки святого, а остальная часть заполнялась фольговой ризой, чеканкой, богато украшалась речным жемчугом, драгоценными каменьями...

 Четыре сына Феоктиста Осиповича тоже пришли художниками к Янцову. А потом — и их дети. От старшего — Василий и Михаил Кириковы. Длинная родословная. И очень впоследствии разветвившаяся. Вот у Михаила Иосифовича и слушаю я сейчас за «царским вареньем» воспоминания о старине глубокой.

 В год революции пятнадцатилетнего Михаила посылают в Петроград воспитанником нынешнего Русского музея. По окончании мстёрской четырехклассной иконописной школы многие подающие надежду юноши уезжали в северную столицу. Двумя годами раньше уехал в Петроград и старший брат Василий.

 Лет через сорок Василий Осипович, приезжая на этюды в любимое Черноморье, что километрах в пяти от Мстёры, до слёз хохотал, рассказывал, что случилось с ним на Невском в первый приезд: иду, говорит, и по мстёрской вежливости здороваюсь со всеми подряд — «Здравствуйте, тетенька», «Здравствуйте, барышня». Как вдоль Голышевки иду по Невскому-то. А один встречный на мое «Здравствуйте, дяденька» густым басом пообещал вдруг: 

 — Ты, малый, не заболел случаем? Я тебя щас кокну вон у того амбара и под мост кину. Понял? — служивый, видно, подумал, — не зря парень пристает. Время-то военноё было.

 ...Долго учиться в Петрограде Михаилу Иосифовичу не пришлось; к тому времени в живых не оставалось уже ни отца, ни матери, а бабушка, жившая с ним после отъезда брата, воспитавшая его, стала так плоха, что не могла сама чугунок из печки вынуть. Нельзя было ее больную оставлять и Михаил возвратился во Мстёру.

 — Голод в двадцатые был — страсть. — Михаил Иосифович устраивается удобнее, выключает транзистор, вспоминает. — Фунт хлеба — на три дня. Воспитанникам, правда, тарелку супа еще фасольного давали, а так... Смерть, смерть на ходу. Да, голод есть голод.

Лет семнадцать было всего, когда он с соседками Юразовыми отправился за съестным по стране. Бабушка из сундука достала тогда три шерстяных платка: может, говорит, что-нибудь выменяешь. Особой разницы в какую сторону ехать не было: всюду голодно. Поехали на Нижний Новгород.

 В Нижнем к тому времени менял стало, кажется, больше чем жителей. Никто ничего не берет, самим есть нечего, да с Поволжья беженцы понаехали., Отправились тогда в Пензу.

 — Последнее, что я помню, — станция Рождествино. Остальное уж потом рассказали. Заболел я, оказывается, в дороге тифом, как-то оторвался от земляков, упал, видимо, от слабости. И только через несколько дней подобрала меня добрая женщина с пола на вокзале в этом самом Рождествино. Муж ее работал машинистом на паровозе, хорошо зарабатывал, и попал я от голодного стола в сытую жизнь. Своих детей у них не было и пока я поправлялся, уговаривали меня остаться — хотели усыновить. Отказаться неудобно — они спасли меня от верной смерти, и остаться нельзя. Нет, сердце по дому ноет. Я сыт, одет, обут, а там голодают...

 И поехал Михаил все-таки в родную Мстёру.

Бабушка давно по праздникам свечки «за помин души Мишеньки» ставила в церкви и не чаяла уже его живым увидеть. Когда Михаил распахнул из сеней дверь, старушка обомлела и, прокричала в ужасе: «Господи, — покойник», бросилась из избы по улице, откуда силы взялись.

 — Сейчас смешно, а тогда не до смеха было. Думал, как бы плохо не кончилось.

 ...«Ветви» кириковского дерева теперь разрослись: экскурсовод Оружейной палаты Кремля, научный сотрудник Третьяковской галереи, директор музея древнерусского искусства имени А. Рублева... И в мастерской Янцова и под сводами Андроникова монастыря имя Кириковых всегда звучало авторитетно.

 В живописи есть понятие «обратная перспектива». Она в отличие от обычной, линейной позволяет воспринимать и отражать действительность многосторонне,независимо от точки зрения наблюдателя. Такими «независимыми наблюдателями» невольно оказались и мы с Валентиной Николаевной, когда слушали рассказ Михаила Иосифовича о своих родных, об интереснейшей семье нашего края. Через маленький кусочек детства и молодости... и только одного из Кириковых, «обратная перспектива дала возможность увидеть масштабность всего рода. Непреходящую, эпическую, порой противоречивую, но по-настоящему народную масштабность. 

 В. ЦЫПЛЕВ

«Маяк» 28 ноября 1984г.

На фото: Василий Осипович Кириков копирует картину Рембранта «Саския Ван Эйленбург». Москва, музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, 1955 год.