В биографии писателя Эммануила Генриховича Казакевича, которого широкий круг его читателей и почитателей знает как постоянного жителя Москвы, есть одна страница, когда его постоянный московский адрес почти на полтора года сменился адресом: «Владимирская область, Вязниковский район, деревня Глубоково, Станковского сельсовета».

Об этом владимиро-вязниковском периоде в жизни писателя и хочется рассказать мне, вязниковцу, в той мере, в какой довелось бывать мне вместе с Казакевичем, порой участвовать в различных встречах, поездках и беседах или слышать от самого Эммануила Генриховича передаваемые им впечатления о пребывании на владимирской земле.

Есть у меня в домашней библиотеке книга первой памяти военных лет: на глянцевитой суперобложке четверо усталых (по тяжело клонящимся вперед фигурам видно) воинов в железных касках на головах и плащ-палатках, накинутых на плечи, продвигаются по изрытой снарядами, до месива разъезженной проселочной дороге. Следом за ними ползет и буксует грузовая автомашина.

На фото:  Э. Г. Казакевич, бакенщик Л. Е. Бударин, его жена и дочь. На Клязьме. 1951 год

И на обочине — двое верховых: должно быть, командир докладывает подъехавшему старшему начальнику о продвижении своего отряда. Это — обложка романа Эм. Казакевича «Весна на Одере», выпущенного издательством «Советский писатель» в 1950 году.

Много раз мною, тоже участником Великой Отечественной войны, читана и перечитана эта книга. Но и сейчас, стоит лишь открыть ее, как снова надпись, сделанная автором на первом чистом листке разворота, оживляет в памяти 25-летней давности картины. Вот она, эта надпись, которую вместе с книгой бережно храню я четверть века:

«Ивану Алексеевичу Симонову — с уважением и, главное, с уверенностью в его будущих успехах.

Эм. Казакевич 24.VI.50.  Бакен № 106»

Проставленные здесь день и месяц не означают даты приезда Эм. Казакевича в Вязниковский район, как и бакен № 106 не означает места нашей встречи. О нем, об этом бакене над живописной и судоходной в наших местах Клязьмой, как и о старом бакенщике дяде Лене (Алексее Ефимовиче), ныне тоже покинувшем эту горячо любимую им землю, в своем месте пойдет подробнее речь. А сейчас, последовательно, о Казакевиче.

 Знакомство Эммануила Генриховича с Вязниковским районом и его жителями началось с райкома партии, с его секретаря — Бориса Васильевича Токарева — страстного энтузиаста и знатока родного края. Прежде чем принять окончательное решение, писатель побывал в самых различных уголках владимирской земли, заглядывал в ближний край Горьковской области, пока не остановился убежденно на деревне Глубоково. Тогда и встретились мы впервые в райкоме партии, в кабинете Бориса Васильевича, — московский писатель и местный журналист, собственный корреспондент владимирской областной газеты «Призыв» по «вязниковскому кусту», включающему в себя три района.

День был солнечный, теплый. По улицам города звенела весна. В самом разгаре был тот бурный и обильный водой период, о котором по вязниковским деревням с веселой шуткой говорят: «С гор вода, рыба со станов, медведь из берлоги — мужик из штанов» (меняет зимние стеганые ватники на летнюю одежду). Перепутают каламбурно «мужика» с «медведем» — и совсем забавно получается.

Казакевич,  по-молодому  стройный,  подтянутый,  в  полувоенной форме, в туго натянутых кожаных сапогах без морщинок на голенищах, в больших синих очках, стоял, приклоняясь к оконной раме, и засматривал через улицу на противоположный косогор. Там по сырым ложбинкам вишневых садов плавились в лужах последние кучки снега, растекаясь извилистыми ручейками, и мальчишки устраивали запруды.

Потом он расспрашивал о городе, о его истории и достопримечательностях, о жизни колхозов района. И мне, рожденному и всю жизнь прожившему на этой земле, приятно было рассказывать столичному гостю об издревле доброй трудовой славе нашего текстильного города, о знаменитых вязниковских парусиновых полотнах, что упоминаются еще в Указах Петра I, о революционных традициях текстильщиков, о чудесной владимирской вишне, родиной которой являются Вязники, о чудодейных мстёрских художниках лаковой миниатюры и мастерицах художественной вышивки, о том, что в Великую Отечественную войну 22 вязниковца стали Героями Советского Союза.

А Борис Васильевич, то откладывая, то вновь поднимая телефонную трубку, уже звонил куда-то насчет грузовика, чтобы помочь приезжему писателю перевезти свою московскую библиотеку в вязниковскую деревню. И Казакевич, улыбающийся и довольный, согласно кивал головой.

Поселился он в доме колхозницы Зинаиды Кисловой, которая с радостью уступила ему переднюю часть своего немаленького деревенского дома, а сама переселилась в заднюю горницу. Не все удобства московской благоустроенной квартиры на новом месте предусмотрены, но есть где работать свободно и без помехи, есть где и отдохнуть, а при случае — «в тесноте, да не в обиде» — и гостей встретить.

И о телефоне для московского новосела секретарь райкома позаботился. Большое значение придавал Казакевич постоянной связи с городом, чтобы быть в курсе всех текущих событий. Интересы его были широки и разнообразны. И районным организациям взаимно хотелось с ним для совета, для активного приобщения к жизни района постоянную связь держать.

Эммануил Генрихович сразу же энергично включился в общественную жизнь колхоза, района, области. За малое время он успел перезнакомиться накоротке со всеми работниками полеводства, животноводства, механизаторами, садоводами, овощеводами в деревне Глубоково, свел дружбу с мстёрскими художниками, мастерицами художественной вышивки, интересными людьми окружных деревень, а глубоковцам стал постоянной опорой в решении сложных хозяйственных задач. Он помогал односельчанам-колхозникам получать в районе и областном центре детали и запасные части, необходимые для ремонта тракторов и других сельскохозяйственных машин, вместе с председателем артели хлопотал о цементе для завершения постройки скотного двора, о шифере для крыши, гонял во все концы области свою «Победу», пробравшуюся наконец-то по весеннему бездорожью до самой деревушки. Как местный житель, заинтересованный во всех сельских делах, принимал участие в работе исполкома Станковского сельсовета, много ездил и беседовал с советскими и партийными работниками, специалистами сельского хозяйства, работниками культуры. И мне, с раннего детства влюбленному в родной свой край, приятно было слышать, когда в час дружеской беседы большой столичный писатель, уже тогда широкоизвестный автор знаменитой повести «Звезда» и романа «Весна на Одере», увлеченно рассказывал, какое светлое и отрадное впечатление произвела на него наша щедрая на дары владимирская природа, как пришлись ему по душе радушные и хозяйственно-заботливые владимирцы.

Широко умел видеть Эммануил Казакевич и хорошо рассказывать. Было в нем какое-то не поддающееся определению качество, что тянуло к нему людей.

Скоро четырехметровая деревянная скамейка перед домом писателя и зеленая лужайка вокруг нее стали любимым местом сбора глубоковцев для обсуждения хозяйственных дел и для «сашеночки» под гармошку сельской молодежи в веселый час. И сам Эммануил Генрихович старался расширять свое знакомство, умело находя и скупых на слова знатоков своего дела, и интересных собеседников. Одним из хороших знакомых и стал у писателя старый бакенщик дядя Леня — Алексей Ефимович Бударин, неутомимый жизнелюб и прямо-таки кладезь народной мудрости и меткого русского слова.

Придет Казакевич к его маленькой избушке в жердяной загородке над клязьминской водой, поприветствует:

— Будь здрав, дядя Леня!

— Буду, если люди от того улыбаться будут.

— Чего лопатой возле стенки ковыряешь? Золотой клад, что ли, отыскал?

— Где уж нам, горюнам, капиталами владеть! — смиренно ответствует дядя Леня. И поясняет не без намека: — Вот дубовые стояки в землю закапываю, под березками для бездельников столик устраиваю, чтобы они свои впечатления на деревьях не записывали.

Невысокий крепыш с густой россыпью серебра по крутым кудрям, дядя Леня всегда производил впечатление чего-то надежного, долговечного, ко времени созрелого на своем месте. Надо — без долгих сборов костерок под березовым увеем запалит. Надо — «одним ментом» стерляжью уху «сварганит»: «с пылу, с жару — полпуда навару». Подвернется случай — и притчу выдаст, да еще с посулом на будущее:

— Явится желание — могу и песен привезти. Это только до Мстеры доскочить. На твоем резиноходе, — мотнет кудлатой головой в сторону «Победы» Казакевича, — ментом оборочусь.

Так они дружили. И всегда были в этих деловых или шутливых пререканиях и чувство такта, и чувство меры с обеих сторон.

Приезжали к писателю в Глубоково его московские собратья по перу, везли на просмотр различные рукописи сотрудники издательств и журналов. Полусказочную избушку над Клязьмой тоже стороной не обходили. И автору этих строк свой подарок с надписью Эм. Казакевич именно здесь, на бакене № 106, вручил. И фотокорреспондент «Литературной газеты» А. Лесс тоже здесь, на вязниковских привольях, среди цветущих июньских лугов, приезжих москвичей и их новых, из текстильного города, друзей фотографировал. И доныне эти фотографии напоминают о днях пребывания Казакевича в нашем краю.

Александр Трифонович Твардовский в Глубокове тоже побывал. Помню кратенький отрывок из его беседы с Эммануилом Генриховичем о творчестве.

— Главное — тему нужно выносить, чтобы она в душе выпелась, — говорил Александр Трифонович. — А на бумагу положить — это уже техническая сторона дела.

У Казакевича свои аргументы:

— Производительной работу я считаю только тогда, когда сижу с карандашом за столом. За увлеченной работой приходит и вдохновение.

Много   нам,   начинающим,   давали   для   раздумья   эти краткие беседы и добрые советы старших товарищей. Именно в те дни, с помощью наезжающих москвичей, при постоянной поддержке Казакевича, оживилась заметно работа вязниковской литературной группы, которой довелось мне руководить бессменно десяток лет. Александр Трифонович, Эммануил Генрихович, наш песенный земляк, уже тогда получивший широкое признание и известность Алексей Фатьянов, журналист Леонид Коробов — все они вложили свою лепту в дело помощи младшим товарищам.

От доброго семени неплохой получился и урожай. Одна за другой стали появляться в свет книги стихов и прозы вязниковцев — Ивана Ганабина, Бориса Симонова, Юрия Мошкова, Владимира Михайлова, Ивана Симонова. И ныне не ради только доброго слова об ушедшем из жизни, как положено по неписаному обычаю, но с чувством человеческого долга перед истиной, перед светлой памятью писателя, можно без всякой тени преувеличения сказать, что для некоторых владимирских литераторов Эммануил Казакевич был настоящим «крестным отцом» в литературе.

Только благодаря его долгим и неустанным стараниям как в процессе работы над рукописью, так и при ее издании появилась в свет повесть старого члена партии, жителя ближайшей к Глубокову деревеньки Ставрово — Григория Семеновича Ушакова — «Половодье».

— Хоть и «Половодье», а воду из него надо основательно повыжать, — не уставал повторять Эммануил Генрихович, снова и снова проходясь по рукописи с карандашом в руках после каждой переделки ее автором. И получилась плотная, хорошая книга о становлении Советской власти в нашем краю.

И еще об одной встрече хочется упомянуть.

Однажды, во время перерыва на одном из совещаний в райкоме партии, обедали мы в вязниковской столовой. Обед подходил уже к концу, когда в просторный зал столовой вошел неторопливо светло-русый, элегантно одетый молодой человек. Быстро окинув глазами помещение, он легким шагом направился к нашему столику.

— Сергей Никитин. Выпускник Литературного института имени Горького. Тоже владимирец, уроженец города Коврова, — отрекомендовал его Эммануил Генрихович.

Они вдвоем долго беседовали за соседним столиком, листая объемистую рукопись, принесенную молодым автором. Теперь я знаю, что речь шла о первой книге Сергея Константиновича Никитина, готовившейся тогда к изданию. А когда мы снова остались одни, Эммануил Генрихович сказал с большой убежденностью:

— Талантливый парень! И вся жизнь у него еще впереди.

В своем предвидении таланта Казакевич не ошибся. Замечательным мастером рассказа вошел в большую советскую литературу Сергей Никитин.

Сейчас, когда пишутся эти строки, вместе с отрадным чувством добрых воспоминаний подступает и непрошеная печаль. Нет уже с нами ни того заботливого и чуткого учителя, каким был Эммануил Генрихович Казакевич, ни его талантливого ученика, так рано ушедшего из жизни, ни воспетого в никитинских книжках чудесного «дяди Лени».

А след Эммануила Генриховича четко и надолго отпечатался на владимирской земле. Как забыть, что именно он взял на себя огромную долю труда по созданию литературно-художественного альманаха «Владимир» и в двух первых выпусках не только формально, как бывает иногда с большими писателями, но и фактически был одним из активнейших членов редакционной коллегии. Не забыл он приобщить к этой работе и мастеров мстёрской живописи. Художественное оформление первой книги альманаха, вышедшей в 1951 году, полностью было выполнено прекрасным мастером-орнаменталистом Евгением Васильевичем Юриным и молодым талантливым Игорем Кузьмичом Балакиным.

Не забывал Казакевич и о своей основной работе. В планах писателя было создать многотомную эпопею на современном материале нашей советской действительности, вслед за Вязниками объехать другие места нашей Родины, ее промышленные центры. Неожиданно ранний уход из жизни помешал осуществлению этих широких творческих замыслов.

Литературной памятью о пребывании на вязниковской земле оставил он тогда же напечатанный в первом номере журнала «Новый мир» за 1951 год художественный очерк «Старые знакомые», где в описании сельских картин узнается сразу деревня Глубоково и приклязьминские вязниковские места, и прототипом главного героя очерка — сержанта Аленушкина — послужил рядовой колхозник из той же деревни, участник Великой Отечественной войны Аркадий Дорогов.

Нестирающейся благодарной памятью живет Эммануил Генрихович Казакевич в сердцах вязниковцев и владимирцев.